Неточные совпадения
Но та, сестры не замечая,
В постеле с
книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла
книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
И Райский развлекался от мысли о Вере, с утра его манили
в разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи
в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая
книга или
глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься
в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Наконец — всему бывает конец.
В книге оставалось несколько
глав; настал последний вечер. И Райский не ушел к себе, когда убрали чай и уселись около стола оканчивать чтение.
— Болтать-то вам легко, — усмехнулся он еще, но уже почти ненавистно. Взял я
книгу опять, развернул
в другом месте и показал ему «К евреям»,
глава Х, стих 31. Прочел он: «Страшно впасть
в руки Бога живаго».
Так оканчивалась эта
глава в 1854 году; с тех пор многое переменилось. Я стал гораздо ближе к тому времени, ближе увеличивающейся далью от здешних людей, приездом Огарева и двумя
книгами: анненковской биографией Станкевича и первыми частями сочинений Белинского. Из вдруг раскрывшегося окна
в больничной палате дунуло свежим воздухом полей, молодым воздухом весны…
Глава об искусстве
в книге «Смысл творчества» меня менее всего сейчас удовлетворяет.
Главы книги я распределил не строго хронологически, как
в обычных автобиографиях, а по темам и проблемам, мучившим меня всю жизнь.
Самые существенные мысли на эту тему я изложил
в заключительной
главе моей
книги «О назначении человека», и я это причисляю, может быть, к самому важному из всего, что я написал.
Когда я читал свой первый публичный доклад, который был
главой моей
книги «Субъективизм и индивидуализм
в общественной философии», то мне сделали настоящую овацию.
Наиболее ценна
в книге ее психологическая сторона, особенно
глава об epoc.
— Я хотел изложить собранию мою
книгу по возможности
в сокращенном виде; но вижу, что потребуется еще прибавить множество изустных разъяснений, а потому всё изложение потребует по крайней мере десяти вечеров, по числу
глав моей
книги.
Ниже, через несколько записей, значилось: «Был по делам
в губернии и, представляясь владыке, лично ему докладывал о бедности причтов. Владыка очень о сем соболезновали; но заметили, что и сам Господь наш не имел где
главы восклонить, а к сему учить не уставал. Советовал мне, дабы рекомендовать духовным читать
книгу „О подражании Христу“. На сие ничего его преосвященству не возражал, да и вотще было бы возражать, потому как и
книги той духовному нищенству нашему достать негде.
Человек, верующий
в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвою (3-я
Книга Царей,
глава 2, стих 8), и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может верить
в нравственный закон Христа; человек, верующий
в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством казней, войн, не может уже верить
в братство всех людей.
От слова до слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения речи этого человека, хлеставшие бурными потоками
в споре о всем известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда история событий доводит меня до этой
главы романа,
в ушах моих снова звучат эти пылкие речи смелого адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною
книгою.
Об их положении очень хорошо говорит Кошихин
в 25 статье первой
главы своей
книги.
Дмитрий Александрович Брянчанинов
в указанном направлении был первым заводчиком: он был
главою кружка любителей и почитателей «святости и чести», и потому о нем следует сказать прежде прочих. Набожность и благочестие были, кажется, врожденною чертою Брянчанинова. По крайней мере по
книге, о нем написанной, известно, что он был богомолен с детства, и если верить френологическим системам Галя и Лафатера, то череп Брянчаиннова являл признаки «возвышенного богопочитания».
В очерках литературы, науки, законодательства, администрации — перечисляются заглавия
книг, названия разных властей и должностей,
главы судебников и т. п., без всякой даже попытки заглянуть
в самую жизнь народа, с которым имели дело эти власти,
книги и судебники.
И молодому человеку
глава за
главой вспоминалась вся
книга. Живучесть проклятых вопросов… Определение метафизики. Метод научный, метод эмпирический, метэмпирический метод… Что же тут почерпнет этот самоучка, что он поймет во всех этих определениях, зачем ему вся эта история бесплодных исканий, это блуждание за заблудившимися
в бесконечном лабиринте?
С плеч упало тяжелое бремя,
Написал я четыре
главы.
«Почему же не новое время,
А недавнее выбрали вы? —
Замечает читатель, живущий
Где-нибудь
в захолустной дали. —
Сцены, очерки жизни текущей
Мы бы с большей охотой прочли.
Ваши
книги расходятся худо!
А зачем же вчерашнее блюдо,
Вместо свежего, ставить на стол?
Чем
в прошедшем упорно копаться,
Не гораздо ли лучше касаться
Новых язв, народившихся зол...
Хотя многие пророчества одной стороной действительно имеют такое предостерегающее значение (как
в примере с пророчеством Ионы о гибели Ниневии, отмененной Богом
в виду раскаяния ее жителей) [Эпизод, рассказанный
в 3‑й
главе Книги пророка Ионы.], сводить к этому самое их существо означало бы обессиливать христианскую эсхатологию и принципиально отвергать возможность апокалипсиса.
Заповедь о пище, согласно 1‑й
главе книги Бытия, дается непосредственно вслед за благословением к размножению и к владению землей, причем одно, конечно, находится
в связи с другим (ст. 28–29).
Научный анализ первой
главы Книги Бытия см.: Ильин
В. Н. Шесть дней творения.
Развитию этой идеи посвящена
глава 12
книги пятой «Стромат» [
В серии Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei lahrhunderte, издании комиссии прусской академии наук, Stromata Климента Александрийского занимают II и часть III тома.
Четыре остальные
книги писались
в 1863 и 1864 годах — уже среди редакционных и издательских хлопот и мытарств, о чем я расскажу
в следующей
главе.
Я уже сказал
в начале этой
главы, что здесь,
в этих личных воспоминаниях, я не хочу повторяться и лишь кратко коснусь многого, что вошло
в мою
книгу"Столицы мира".
Как я сказал
в самом начале этой
главы, я не буду пересказывать здесь подробно все то, что вошло
в мою
книгу"Столицы мира".
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким
главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам
в несколько
глав, всю зиму и весну, до отъезда
в Нижний и
в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и
в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но
в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей
книги — как я называл тогда части моего романа.
Из остальных профессоров по кафедрам политико-юридических наук пожалеть,
в известной степени, можно было разве о И.К.Бабсте, которого вскоре после того перевели
в Москву. Он знал меня лично, но после того, как еще на втором курсе задал мне перевод нескольких
глав из политической экономии Ж. Батиста Сэя, не вызывал меня к себе, не давал
книг и не спрашивал меня, что я читаю по его предмету. На экзамене поставил мне пять и всегда ласково здоровался со мною. Позднее я бывал у него и
в Москве.
Мне никак не хотелось бы,
в этих чисто личных итогах русского писателя повторять и многое такое — из той
книги, что было бы, однако, уместно привести и
в этой
главе. Но будут и здесь неизбежные дополнения.
Так вот. Раз задали нам сочинение: «Влияние географических условий на характер народа». Совершенно случайно, не помню как, натолкнулся я
в папиной библиотеке на Бокля, раскрыл
книгу и увидел
главу: «Влияние физических законов». Как раз мне на тему. Принес к себе, со страхом попробовал читать: все равно ничего не пойму! Ведь — Бокль!
И все же
глава «Красота и свобода»
в его
книге очень ценна для философии искусства.
Жизнь… это запутанная, трудная
книга, для изучения ее необходимо время, ты
в свои двадцать два, двадцать три года, еще только начал читать ее и дочел едва до пятой
главы, а Поль, Пьер и я, нам уж под сорок, мы уже дочитываем двадцатую
главу… и, увы, скоро, пожалуй, увидим короткое слово: «конец».
Это всегда бывает с теми, кто
в книге жизни читает еще только пятую
главу. Его сотоварищи, дочитывающие, по их собственным словам, двадцатую, чувствовали себя, вероятно, на другой день далеко не так хорошо.
Гениальность есть особая добродетель, не всем данная, но подлежащая утверждению и развитию, особое мирочувствие, особое напряжение воли, особая сила хотения иного [У Э. Гелло
в книге «Le Siècle» есть прекрасная
глава «Le Talent et le génie». «Le talent et le genie, — говорит Гелло, — qui différent à tous les points de vue, diffèrent très essentiellement sur ce point: le talent est une spécialité, le génie est une supériorité générale» (с. 243). «Le génie ne se prouve pas par une oeuvre extérieure.
См.
в его
книге «Пол и характер»
главы: «Дарование и гениальность», «Дарование и память» и «Проблема я и гениальность».
Самуил
в первой
книге,
в главах 8-й и 12-й, обвиняет народ
в том, что ко всем прежним своим отступлениям от бога он прибавил еще новое: на место бога, который был их царем, поставил человека-царя, который, по их мнению, спасет их.